Лев Толстой говорит что поддерживать правительство своей страны не патриотично? как то уж совсем даже не по американски... Там национальные интересы. Дак на что опереться? На какую парадигму?

Для римлян абсолютным героем были не Геракл или еще какой-нибудь Персей, который развлекался бы, проводя жизнь в разнообразных интересных подвигах, а Курций. Этот полумифологический персонаж был пятнадцатилетним юношей, который, узнав, что от дымящейся бездонной трещины, пересекшей Рим после землетрясения, можно избавиться, лишь бросив туда самое дорогое, что есть в Риме, с криком: «Самое дорогое в Риме — это его сыновья-патриоты!» — сиганул в расщелину вместе с конем (конь, если верить мифу, был патриотом так себе, ибо попытался слабохарактерно перед пропастью отпрянуть, но фокус у него не прошел). Слепое подчинение закону, отказ от собственного «я» и готовность отдать во имя Рима все, включая собственных детей, — вот идеальная программа римского патриотизма. Эта идеология оказалась максимально успешной для нации-агрессора: крошечный Рим подчинил себе всю Италию, а потом три четверти Европы, Средиземноморье и немалую часть Азии с Африкой. (И тут национальный патриотизм римлянам пришлось сменить на имперский, куда более слабенький и ненадежный.)

До сих пор патриотизм эпохи Римской республики считается товаром высочайшего сор­та, и немало идеологов государственности сегодня мечтают в глубине души о том, чтобы капризные, эгоистичные и ленивые идиоты, именуемые их народом, куда-нибудь делись, а взамен в их распоряжение поступили бы миллионы истинных римлян*.

Критики и кокетливое государство

Патриотизм — одно из почти инстинктивных чувств человека. Наличие в нас этого качества, увы, как всегда, весьма пошло объясняется биологическими законами. Вот тигры были бы очень плохими патриотами, коровы — тоже, а из волков, напротив, получились бы прекрасные сыны отечества.

Дело в том, что человек изначально был приспособлен для существования в родственных стайных группах (не очень больших, вероятнее всего — по 6–10 человек: пары родителей с подросшими детьми). Наши способы питания и самозащиты идеально подходили именно для такой конструкции. При этом взаимная привязанность членов одной стаи у нас так велика, что человек готов идти на значительный риск во имя спасения сородичей. И такая стратегия для нас оказалась наиболее выигрышной.Вот, например, у жвачных, которые пасутся большими стадами (бизоны, антилопы, газели), стратегия «умри, но защищай своих» оказывается проигрышной. Джеймс Гордон Рассел, долго исследовавший поведение антилоп гну в Серенгети, неоднократно отмечал случаи, когда отдельные животные, вместо того чтобы убегать от охотившихся на них львов, шли в лобовую атаку. Две-три антилопы, каждая весом в четверть тонны, вполне могли затоптать острыми копытами хищника и изранить его. Если же к действиям «неправильных» гну присоединилось бы все огромное стадо, от наглых кошек осталось бы разве что темное пятно на пыльной земле саванны. Однако стадо неслось со всех ног прочь от места схватки. И пусть даже смельчаки одерживали верх над львами, платили они за это слишком дорого. Рассел помечал антилоп-бойцов и видел, что полученные раны часто приводили потом к истощению животного, его смерти или, как минимум, к полному фиаско на любовном фронте. Трусливые же и быстроногие особи-эгоисты жили куда дольше и размножались не в пример обильнее. Поэтому патриотизм невыгоден жвачным, как не подходит он и крупным хищникам, которым для прокорма нужен большой участок для охоты в единоличном владении.